Василь Быков - «Подвиг», 1989 № 05 [Антология]
Мальчишки быстро семенили обочиной улицы, изредка озираясь на отстававшего Агеева, за мостком свернули в заросший травой переулок, перелезли сами и дождались, пока перелезет он через жердку невысокой изгороди, и стежкой по краю картошки вышли на незнакомую улочку вблизи оврага. Зады здешних усадеб, как и на его Зеленой, упирались в овражные заросли, над которыми величественно возвышалось несколько вязов — точно как когда-то подле усадьбы Барановской. Здесь в добротно срубленном новом доме с высоким коньком и настежь распахнутыми окнами слышался сдержанный шум голосов; во дворе стояли несколько мужчин и женщин, эти или молчали со скорбью на немолодых лицах, или, покуривая, негромко переговаривались возле забора. Из дома навстречу ему вышел разомлевший от жары Евстигнеев в своем неизменном темно-синем костюме, стал обмахивать раскрасневшееся лицо капроновой шляпой.
— Духота, как в бане, — просто сообщил он. — Знаете, пойдемте на воздух. На ветерок!
— А вон на бугорок, — отойдя от забора, предложил немолодой мужчина в кирзовых сапогах.
Евстигнеев начальственно огляделся:
— Правильно, Хомич! Позовите там кого… Вот Скорохода с Прохоренкой, — кивнул он в сторону тихо разговаривавших мужчин у калитки. — Ветераны все-таки.
— И это захватить, а? — с намекающей улыбкой спросил Хомич, и Агеев узнал в нем мужчину, который уносил с кладбища подушечку с наградами.
— Как хотите, — махнул Евстигнеев. — Пойдемте, товарищ Агеев.
Все обмахиваясь шляпой, он хозяйским шагом, не спеша прошел по двору.
— Вы это, товарищ Агеев, надеюсь, не обиделись на нас? — не оборачиваясь, на ходу спросил Евстигнеев. — Ну, за проверочку? Знаете, сигнал был, а сигналы мы должны проверять.
— Да нет, я ничего, — сказал Агеев. — Оно понятно.
— Ну и хорошо. А то некоторые, знаете, обижаются. Критика, она, знаете, особенно для малосознательных.
Агеев промолчал, словно польщенный тем, что вот избежал разряда малосознательных. И то хорошо.
— А покойник, он ведь и к вам похаживал, — между тем продолжал Евстигнеев. — Вроде дружки были.
— Да так, знаете…
— Ну а мы тут с ним десять лет… Еще как я военкомом был.
— Здесь военкомом? — переспросил Агеев.
— В течение ряда лет, — уточнил Евстигнеев. — До выхода в отставку.
Они перешли огород и еще раз одолели изгородь, не очень ловко перевалились через верхнюю жердь и оказались возле оврага.
— Вот присядем. Теперь тут хорошо. И покойничек, кажись, любил сюда забегать. С дружками, конечно, — с незлым укором говорил Евстигнеев, усаживаясь на примятой траве и вытягивая вниз короткие ноги в плотно зашнурованных черных ботинках.
Агеев примостился рядом.
— Я, знаете, человек прямой. Как и полагается военному. Не скрою, люблю порядок. А как же иначе? Во всем должна быть дисциплина и организованность.
Округлив белесые, слегка навыкате глаза, он с некоторым удивлением оглядел Агеева, и тот поспешил согласиться.
— Конечно, конечно…
— А у нас еще беспорядков великое множество. Особенно на периферии. Вот и покойник… Неплохой человек, ветеран и так далее… А порядка не признавал!
— Вот как?! — несколько фальшиво удивился Агеев.
— Именно. Пил!
— А он что, каждый день?
— Именно! И никакого внимания на общественность. Я уже не говорю про этот бондарный цех, где он работал. Там они все такие… Но я сам беседовал с ним раз, может, десять…
— И каков результат?
— Безрезультатно! — взмахнул в воздухе шляпой Евстигнеев.
Через ограду уже перелезал Хомич с двумя бутылками в оттопыренных карманах брюк. Заискивающе или, может, виновато ухмыляясь, он водрузил бутылки на траву перед Евстигнеевым.
— Хоть вы и против, Евстигнеич, но…
— Я не против, — нахмурился отставной подполковник. — Теперь есть причина, полагается…
— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Хомич и сказал, обращаясь к Агееву: — Покойничек тоже не против был. Сколько мы с ним тут посидели!..
— Да и ты недалеко от него ушел, — строго оборвал его Евстигнеев.
— Что делать? Такая, видно, судьба.
Все таинственно улыбаясь, Хомич принялся откупоривать бутылку.
Тем временем через огород не спеша шли низенький вертлявый брюнет в синей с белыми полосами спортивной куртке и долговязый блондин в сером костюме со странным выражением вытянутого лица. Когда они подошли ближе, Агеев увидел, что лицо у блондина на одну сторону, левая щека была вся сморщена, кожа на подбородке неестественно оттянута и все лицо как будто выражало испуг или удивление. Пришедшие подошли к компании и уселись рядом: брюнет возле Евстигнеева, тотчас тихо о чем-то заговорив с ним, блондин — возле Агеева, вытянув в овраг длинные, в сандалиях ноги.
— Курите? — вынул он из кармана серого пиджака пачку сигарет.
— Нет, спасибо, — покачал головой Агеев.
Через жердь в заплоте уже лез небольшого росточка, щуплый и твердый, словно можжевеловый корень, очень живой человечек с продубленным худощавым лицом и бумажным свертком в руках. Он был в зеленой, военного образца сорочке с темным галстуком, короткий хвостик которого болтался на его груди.
— Вот закусон!
— Ну что ж, садитесь, Желудков. Хомич, налей понемногу, — привычно распорядился Евстигнеев, обрюзглое мясистое лицо которого немного уже поостыло в тени.
Пока Хомич разливал, все смотрели на два стакана, кособоко приткнутые в траве, а Желудков, опустившись на корточки, разворачивал газету с винегретом и кусками селедки.
— Значит, за старшего сержанта Семенова. За его память! — провозгласил Евстигнеев, взяв стакан, и молча передал его Агееву.
Второй стакан взял Желудков.
— Знаете, я не смогу, — смутился Агеев.
— Ну, сколько сможете.
Он поднес стакан к губам, водка ударила в нос почти отвратительным запахом, и он опустил руку. Желудков не спеша, размеренными глотками допивал до конца. Агеев отдал стакан Хомичу.
— Ну, чтоб ему там было чем похмелиться.
Евстигнеев недовольно крякнул:
— Хомич, неужели ты думаешь, что и там это самое… как здесь. Никакого порядка! Все бы вам одно и то же…
— Нет, там порядок! — блеснув быстрым взглядом, ершисто вспыхнул жилистый Желудков. — Там не то что здесь. Там как в войсках!..
— Тоже нашел порядок! — добродушно съязвил Хомич.
— А ты откуда знаешь, как в войсках? Ты что, долго служил? — нахохлился Евстигнеев.
— У меня зять прапорщик. Наслушался…
— Не говорите о том, чего не знаете! — отрезал Евстигнеев. — В войсках порядок. А вот на гражданке — далеко не всегда!
— Он знает, — подмигнул Агееву Желудков. — Двадцать пять лет отбахал.
— Двадцать восемь, к твоему сведению. Год войны считается за два.
— На твоем месте, Евстигнеич, можно было и тридцать. Ты же в штабе сидел?
— Да, в штабе! — приосанился Евстигнеев. — А ты что думаешь, в штабе легко?
— Дюже трудно, — прижмурился Желудков и потянулся за куском селедки. — Бумаги заедают.
— А думаешь, нет? Сколько мне вести полагалось? Учет личного состава по пяти формам. Передвижения и перемещения. Журнал безвозвратных потерь. Строевые ведомости. Приказы! А наградной материал?..
— Да, видно, спина не разгибалась, — в тон ему ответил Желудков, жуя хлеб с селедкой.
— И что же ты думаешь: порой по неделям не разгибался, — все больше распалялся Евстигнеев.
Он обвел всех вопрошающе-настороженным взглядом, несколько задержался на Агееве, который вслушивался в перебранку с некоторым даже интересом.
— Вот некоторые думают, что только они и воевали. Если он там летчик, то уже и герой! Но в истории Великой Отечественной войны записано черным по белому, что победа была достигнута совместными усилиями всех родов войск…
— Это мы слыхали, — отмахнулся Желудков.
— Нет, Евстигнеич прав, — вдруг вставил скороговоркой полноватый брюнет. — Мы это недооцениваем.
— Что недооцениваем? — поднял голову Желудков. — Ты, Скороход, кем на войне был?
— Ну, военным журналистом. А что?
— Журналистом? В каком ты журнале писал?
— Не в журнале, а в газете гвардейской воздушной армии.
— А ты что, летчик? — не унимался язвительный Желудков.
— Я не летчик. Но я писал, в том числе и о летчиках.
— Да как же ты о них писал, если сам не летал?
— С земли виднее, — хитро подмигнул одним глазом Хомич.
— А что ж, иногда и виднее, — серьезно заметил Скороход. — Знаешь, чтобы оценить яичницу, не обязательно самому нести яйца.
— Яйца! — взвился Желудков и даже привстал на коленях. Вот бы тебя в стрелковую цепь да под пулеметный огонь! Ты знаешь, что такое пулеметный огонь? Ты не знаешь?..
— Зачем мне знать? Ты же все знаешь…
